На протяжении почти всего Средневековья гвозди в Англии служили своего рода валютой. Требовались они часто, а для изготовления требовали ручного труда кузнеца — по крайней мере, на конечной стадии. Сначала один конец длинного стального прута докрасна раскалялся и заострялся четырьмя ударами молота. А потом будущий гвоздь отрезался от прута и раскалялся второй конец. Ещё один удар молота создавал шляпку и венчал изготовление гвоздя, который вполне годился для прямого товарного обмена на рынке.

Однако ценность гвоздя стала быстро снижаться с механизацией процесса его изготовления. Решающим моментом было изобретение в середине XVI века в Бельгии прокатных станков, главной частью которых были две пары прокатных валов. В первой паре они были правильной цилиндрической формы, и раскаленный металл ими просто превращался в тонкие пластины. Валы второй пары имели углубления, они превращали пластину в длинные прутья.

Это изобретение достигло Англии к началу XVII века, однако далеко не во всякой кузнице даже британского «города кузнецов», Бирмингема, имелось достаточно средств для покупки подобного приспособления. А это означало, что большинству кузнецов пришлось отказаться от изготовления гвоздей и найти себе другое занятие. Как ни странно, для многих из них таким занятием стало выковывание серебряных монет стоимостью в четыре пенса (groat).

К середине XVII века Бирмингем стал столицей фальшивомонетчиков. Местный приоритет нашел отражение в общепринятом названии изготовленной тут монеты — бирмингемские гроши (Birmingham groats).

Конечно, серебра в этих монетах было немного. Точнее, совсем не было. Серебряные монеты чеканились Королевским монетным двором, причем четырехпенсовики появлялись там очень редко. В первый раз их отчеканили в 1561 году, а во второй — только в 1639-м, когда значительно выросла отдача от валлийских рудников. Но не на мелкую монету главным образом расходовалось королевское серебро. Самой ходовой была монета достоинством в один шиллинг, или 12 пенсов. Всего за период с 1686 по 1690 год Королевский монетный двор выпустил серебряных монет на полмиллиона фунтов стерлингов. Однако в 90-е годы серебро таинственным образом пропало, и в следующую пятилетку его хватило всего на 17 тысяч фунтов. У изобретательных англичан были свои представления о том, что можно с ним делать.

Порченные против фальшивых

Начиная с 1662 года Королевский монетный двор получил в свое распоряжение новое оборудование, которое перевело весь процесс изготовления денег на качественно новый уровень. Используемые для этого машины подробно описаны Сэмюелем Пеписом (Samuel Pepys, 1633–1703), однако секрет был столь велик, что даже ему показали не все. Он не смог увидеть, машину, в которой серебряная болванка зажималась между двух стальных дисков и проворачивалась между ними с помощью рычага и зубчатой передачи. В результате на её ободке возникала насечка или надпись. Тогда впервые появились на ободке золотой гинеи слова, до сих пор остающиеся на монетах достоинством в один фунт стерлингов: decus et tutamen — достоинство и безопасность.

Но Пепис смог увидеть несколько других машин. В частности ту, что выдавливала нужный отпечаток на обеих сторонах болванки. Один работник, сидевший в яме, укладывал болванку в специальную камеру между двух чеканов, а в это время четверо других работников раскручивали огромный кабестан за четыре свисающих с его плеч каната. Отпечаток выходил гораздо более ясным и четким, чем мог получиться у кузнеца при ударе по чекану молотом.

Новая монета получалась хорошо защищенной от подделок. Но одновременно с ней по стране ходили и монеты прежней чеканки. Отсутствие на ободке защитной насечки делало весьма соблазнительной идею их «обкусывания» по краям. Достаточно было вооружиться кусачками и напильником, чтобы, откусив от монеты немного серебра или золота, привести её потом напильником к приличному виду. Такое «обкусывание» (clipping), или порча монеты, приняло, по свидетельству знаменитого историка Викторианской эпохи лорда Маколея (Thomas Babington Macaulay, 1800–1859), характер эпидемии:

Монета, называемая шиллингом, вполне могла оказаться стоимостью в десять пенсов, в шесть или даже в грош.

Одновременное хождение денег двух разных чеканок — разной степени защищенности — создавало множество проблем. Например, хранить средства было выгоднее в монетах новой чеканки, поскольку старая не вызывала особого доверия. Однако по мере того как новые монеты изымались из оборота, а старые — все больше портились, торговля наталкивалась на все большие сложности. Сказать, что нечто стоит один шиллинг, было совсем недостаточно, поскольку новый шиллинг стоил совсем не столько, сколько старый, а истинная стоимость старого вообще почти не подлежала определению.

Между тем выяснилось, что и восхищение Пеписа новым приобретением Королевского монетного двора было если не преждевременным, то во всяком случае преувеличенным. Пепис недооценил способности лондонского преступного мира. Записи слушаний в старейшем лондонском уголовном суде Олд-Бейли ясно показывают рост приговоров, вынесенных в конце XVII века по делам фальшивомонетчиков. Из этих записей становится также очевидно, что искусство окантовки монет было ими раскрыто уже в 1690-е годы. Конечно, этим искусством могли овладеть лишь единицы, и применялось оно в основном для подделки не серебряных, а золотых монет.

Серебро — золото — серебро

Тратить силы на изготовление фальшивых серебряных монет было довольно глупо. Хотя с золотыми гинеями были свои сложности: их надо было не только изготовить, но ещё как-то и сбыть, обменяв на серебряные. А менять серебряные монеты на золотые никто не хотел. Одна из причин заключалась в том, что стоимость серебра, из которого они изготавливались, к этому моменту оказалась больше номинальной стоимости самой монеты. Конечно, в пределах Англии эту разницу было бы трудно заметить. Но у Англии в то время были враги — Голландия и Франция. Продав там серебряный слиток, можно было заработать значительно больше золота, чем получить тут за монеты, из которых этот слиток был сделан.

Беда, постигшая английскую валюту, может быть вкратце описана такой упрощенной схемой: серебряная монета — как старой, так и новой чеканки — переплавляется и в виде слитков отправляется на континент, золотая монета старой чеканки все больше портится, а полученное золото «огрубляется» (то есть в него добавляется полученное в результате «обкусывания» шиллингов серебро) и из него изготавливаются сомнительного достоинства новые гинеи. И к 1695 году Англия фактически лишилась денег. Маколей писал об этом времени:

Можно вполне усомниться, что несчастья, причиненные стране четвертью века скверного правления, скверных королей, скверных министров, скверного парламента и скверных судей, хоть в какой-то мере сопоставимы с несчастиями, принесенными всего одним годом скверных гиней и скверных шиллингов.

Монетный двор продолжал выпускать хорошие золотые гинеи, но проку от них было немного. За одну гинею можно было получить до тридцати шиллингов, но на фунт говядины требовалось только три пенса, галлон пива стоил не больше одного шиллинга, а работнику за день платили в среднем тринадцать пенсов. Когда всякая серебряная монета вызывает сомнения и споры, так лучше ничего не продавать, на работу не ходить и не защищать отечество на поле брани. Подобного кризиса пока ещё не знала ни одна европейская держава.

К весне 1696 года казначейство прекратило принимать налоги старой монетой, что означало в действительности просто отсутствие всяких поступлений в казну. Государственные служащие не получали жалования. Практически вся торговля велась в долг и строилась на доверии продавцов к покупателям. Жалобы повсеместно сменялись паникой. Однако до бунтов дело не дошло.

Математические начала национального спасения

По каким именно причинам во главе монетного двора весной 1696 года стал Исаак Ньютон (Sir Isaac Newton, 1642–1727), в полной мере не ясно и сейчас. В показанном недавно по российскому телевидению документальном фильме утверждается, что главной причиной было глубокое знание Ньютоном алхимии. Американский историк из Массачусетского технологического института Томас Левенсон (Thomas Levenson) полагает, что выход в свет в 1687 году фундаментального труда «Математические начала натуральной философии», показал всей Англии, кто является её величайшим гением. У язвительного Вольтера была, однако, другая версия:

У Исаака Ньютона была прелестная племянница — мадам Кондуит, завоевавшая министра Галифакса. Флюксии и всемирное тяготение были бы бесполезны без этой прелестной племянницы.

Но к этому стоит добавить, что Чарльз Монтегю первый герцог Галифакс (Charles Montagu, 1st Earl of Halifax, 1661–1715) был знаком с Ньютоном ещё по Тринити-колледжу в Кембридже и что он никогда не раскаивался в сделанном выборе. Более того, и годы спустя он утверждал, что без Ньютона предовратить национальную катастрофу не удалось бы.

Сам Ньютон принял новое назначение не без колебаний, а вступив в должность, испытал определенные разочарования. Одно из них заключалось в том, что кроме него — хранителя монетного двора — там оказался ещё один начальник, обладавший большей властью и получавший большее жалование. В течение нескольких месяцев Ньютону удалось эту разницу нивелировать: жалование сравнялось, функции переопределились в его пользу. Со временем Ньютон и вовсе переместился из должности смотрителя в должность директора.

Другое разочарование имело куда как более серьезную причину. Довольно быстро он обнаружил, что несет личную и абсолютную ответственность практически за все, что происходит внутри монетного двора. А вещи там происходили не очень приятные. Расследуя преступления лондонских фальшивомонетчиков, он обнаружил следы, ведущие к монетному двору: часть фальшивых денег попадала в обращение непосредственно оттуда. Оттуда же фальшивомонетчики получали формы для чеканки. Чтобы не оказаться за решеткой самому, Ньютону пришлось в кратчайшие сроки создать собственную тайную полицию и взять на себя проведение разыскных мероприятий — работу новую и для него непривычную.

Однако главная его задача заключалась в полной замене серебряных денег. Для этого, прежде всего, надо было собрать те монеты, которые хранились у населения. Замена их на новые была рискованным предприятием: и логика, и имевшаяся практика требовали, чтобы такая замена проводилась в соответствии с истинным содержанием серебра в монете. Фальшивые монеты следовало бы просто выбрасывать, а порченные обменивать в соответствии с весом.

Такой путь был бы опасен сразу по нескольким причинам. Очевидно, люди, понимая, что большая часть скопленных денег не имеет никакой ценности, просто отказывались бы их выдавать. Изъятие потребовало бы применения силы, что в свою очередь вызвало бы недовольство и весьма вероятное сопротивление. Но так поступать не позволяли и соображения справедливости: в самом деле, и настоящая, и порченная, и фальшивая монета служили вознаграждением за одни и те же затраты труда.

По словам Томаса Левенсона, Ньютон решал макроэкономическую задачу в то время, когда экономической теории ещё не было. Он понимал, что деньги объединяют в себе несколько разных сущностей. Одна из них совершенно эфемерна: если Сара моет в доме Джона пол и хочет получить за это полмешка картошки, то Джон может выдать ей искомую картошку, а может заплатить деньгами, чтобы она купила картошку где-нибудь ещё. И, значит, выплачиваемая сумма столь же эфемерна, как и мытье пола. Ньютон подходил к задаче как математик, которому надо найти в математическом выражении неизвестный член, уравнивающий обе части.

Большинству его современников такая логика представлялась порочной. Ценность монеты не должна была зависеть от соглашений между Сарой, Джоном и неизвестным продавцом картошки. Шиллинг был ценен содержащимся в нем серебром, а не выбитым на нем портретом, именно поэтому даже к югу от Ла-Манша его ценность не только не уменьшалась, но даже увеличивалась. Между тем, именно это обстоятельство препятствовало использованию шиллинга в первом и основном качестве.

Исходя из существующего положения дел, новый шиллинг должен быть легче старого. Те люди, у которых забирали старые деньги, в результате получали новые того же номинала, однако серебра в них было меньше. Но проигрыш в результате такой операции был сугубо гипотетическим, поскольку в реальности монеты содержали еще меньше серебра, чем вновь полученные.

Даже с учетом девальвации, серебра на новые деньги не хватало. Требовалось каким-то образом обеспечить возврат уплывших на континент серебряных слитков. Британскому правительству было, вероятно, очень досадно просить у Голландии займы, чтобы выкупать серебро, бывшее уже однажды британской звонкой монетой, и обратно его в эту самую звонкую монету превращать.

Наконец, чтобы превратить возвращенное в родные пенаты серебро в монеты, монетный двор должен был существенно изменить режим чеканки. То оборудование, которое видел в 1663 году Пепис, постепенно пришло в негодность. Да и в свои лучшие дни оно выдавало максимум 200 тыс. монет в неделю. Чтобы заменить собранные 7 млн фунтов стерлингов мелкой серебряной монетой в достаточном ассортименте, требовалось девять лет непрерывной работы станка. Такого времени у монетного двора не было.

Сохраненные прелестной Катериной Бартон (Catherine Barton, 1679–1739), ставшей после смерти лорда Галифакса миссис Кондуит, бумаги Ньютона показывают, с какой скрупулезностью он рассчитывал необходимое оборудование. Старый станок надо было заменить тремя новыми печами, девятью прокатными машинами и пять новыми прессами. Для работы на этом новом оборудовании требовалось пятьсот рабочих и пятьдесят лошадей. Для двух прессов было нужно «две прокатных машины с четырьмя вальцовщиками, 12 лошадьми и двумя конюхами, 3 обрезчика, 2 рихтовщика, 8 шлихтовальщиков, один контроллер, три бланшировщика и два разметчика».

Как самое узкое место во всем производственном цикле Ньютон выделил работу пресса: скорость его работы ограничена скоростью вращения кабестана. Однако и тут был вычислен оптимальный ритм, при котором шесть человек, приводящих кабестан в движение, ни выбиваются из сил к конце первого же часа работы, а рабочий, вкладывающий болванку в камеру пресса, ещё успевает выдергивать из-под него свои пальцы. Это чуть-чуть медленнее нормального сердцебиения — 50–55 ударов в минуту.

Деньги на ветер!

Чем завершилась эта история, хорошо известно. В новый XVIII век Великобритания вступила уже не аутсайдером, а лидером европейской экономики. Финансовый кризис был преодолен, торговля оживились, фальшивые деньги в основном были вытеснены с финансовых рынков. Самые талантливые фальшивомонетчики были повешены (или сожжены заживо, если им довелось родиться в женском роде). Но сама эта разновидность нелегального бизнеса, кроме того что была опасной, стала ещё и не очень выгодной.

Одновременно с экономикой с баснословной скоростью стал расти и внешний долг страны. Наверное, правительство это больше не беспокоило, потому что облегченные деньги стали быстрее вертеться. А ведь в облегчении их и само правительство сыграло отчасти в ту же игру, в какую играли фальшивомонетчики. Хотя золота в золотой гинее оставалось по-прежнему на полновесный фунт, ценность серебряной опиралась теперь на слово правительства, и превращать её в серебряные слитки никто уже и не думал.

Кстати, примерно в то же самое время в Англии впервые в Европе были выпущены бумажные билеты, вошедшие в историю как банкноты (от английских bank note — банковские извещения). Их стоимость была уже совсем ничтожна, а их ценность определялась гарантиями правительства и трудностями фальсификации. Деньги с тех пор с редкими исключениями уже больше никогда не были «всеобщим эквивалентом», превратившись в его символ. Тождество символа и символизируемого обеспечивалось такой эфемерной вещью, как доверие граждан к эмитенту, что в полной мере соответствовало эфемерности их роли в современном мире.

Богатство страны в XVIII веке в многих отношениях определялось индустриальной революцией. И можно сказать, что смысл её был в искусстве делания денег. Причем сначала в прямом, а потом уже и в переносном смысле.

Источник: woc-news.ru